На Синаре

сергей

Ещё зарисовка в продолжение "Зачарованной страны"

На Синаре

Июль-месяц. Жара. По лесистой зауральской равнине лениво ползёт к прохладным морям ласковая речка Синара. Кое-где по её берегам прилепились серые деревни: тут – Чернушка, там – Зырянка. Сколько их одинаково серых, покосившихся, с такими милыми названиями, редкими для европейской России, разбросано по уральским просторам. Тальян, Мурзинка, Шайтанка, Алабашка, Липовка… Русские названия перемежаются здесь с татарскими. Кундравы соседствует с Непряхино, Байрамгулово с Кузнецким. Испокон веков, не смотря на разную веру, русские мирно уживались с татарами и башкирами. Совершенно неожиданно тут встречаются Париж, Берлин, Варна, Фершампенуаз как память о войнах с Наполеоном и турками. Победоносные русские войска после 1817 года выводились из Европы. Казаки уходили к местам своей дислокации кормиться до следующей кампании на землях специально выделенных казачьему войску. Новые поселения зачастую назывались в честь мест боевой славы, что и отразилось в оригинальной топонимике региона. Названия прекрасных уральских озёр почти сплошь тюркские: Увильды, Иткуль, Кисегач, Теренкуль, Аргази… Озёра на Урале полны чистой прозрачной воды и дивно красивы. Выйдя на каменистый берег, увидев такое чудо, поневоле заломишь от восхищения шапку на затылок. И понятно, что русский землепроходец спрашивал у местных жителей название озера, тем более что трудно придумать лучший ориентир на пути своего странствия. Зато русский язык берёт реванш в названиях рек. Урал – водораздел, и то, что здесь называют речками, едва ли удостоилось бы такой чести на Русской равнине, известной своими действительно великими реками. Большей частью это ручьи по колено глубиной, и незачем особенно напрягаться в поисках названия. Весь Урал иссечён бесчисленными Каменками, Чёрными и Белыми речками.
Вместе с моим спутником Женькой мы спускаемся по косогору к воде и окунаемся в комариное облако. Неподвижный воздух весь соткан из звона. Нам нужно перейти вброд на тот берег. Раздеваясь, прыгаем и машем руками, но это помогает мало. Входим в горячую воду и бредём по каменистому дну, отбиваясь от назойливых насекомых. Незащищённые части тела уже покрылись волдырями и зудят. На противоположном берегу сидит на траве совершенно пьяный парень и пытается одеться после купания. Светлые вьющиеся волосы, добрая улыбка, рассеянный взгляд и заплетающийся язык. Здесь в тени деревьев комариный туман ещё гуще, и парень весь облеплен кровопийцами, однако, это не причиняет ему особых неудобств. С Женькой они, оказывается, знакомы. Он из Кургана, зовут Витькой. После обычных в таких случаях приветствий он с нашей помощью закуривает, и следует бессвязный разговор, из которого мы узнаём, что он здесь с позавчерашнего дня с компанией из пяти человек. Двое приехали на мотоцикле, остальные – своим ходом. Лично ему пока ещё не до работы, потому что не выпита вся водка, но завтра уже он планирует начать новую жизнь. Народу в лесу много, потому что – выходные.
Помогаем ему одеться и по тонкой тропинке углубляемся в лес. Волна лесных запахов и звуков накрывает нас. Усталость исчезла. В душе растёт то радостное чувство, ради которого меня и несёт нелёгкая за тысячи километров в комариный звон, под солнечные лучи и струи дождя. Наверно, это вскипает в венах кровь затесавшегося далёкого кочевого предка. Берёзовый лес сказочно красив. Белые стволы светятся в изумрудной зелени, но ещё ярче солнечные блики на стриженой траве. И кругом рассыпаны разноцветные искры: колокольчики, ромашки и, бог знает, что ещё такое изумительно яркое. Вскоре в лесную мелодию вплетаются посторонние ноты. Доносятся людские голоса, стук, запах дыма. Ещё немного, и тропинка выводит нас к цели нашего путешествия – Зырянскому проявлению агатов.
Весь лес в радиусе ста метров изрыт ямами. Изумрудный ковёр сменяется коричневой плешью, и берёзы белыми костями торчат из куч грунта. Несколько человек ползают по этим кучам, внимательно разглядывая лежащие на поверхности камешки. Из продырявленных консервных банок по воздуху плывут клубы дыма и рассеиваются в неравной борьбе с комарами. Из некоторых ям периодически вылетают комья земли. Подойдя вплотную к такой норе, можно увидеть в глубине скрюченную фигуру самого «крота» или же одни ноги, торчащие из бокового хода. Работа кипит вовсю. Поодаль на траве несколько легковых автомобилей и палаток. Рядом готовится на костре пища. Судя по всему, съехалось человек пятьдесят.
Трое курганцев увлечённо трудятся наряду с остальными. Пьют только Витька со своим приятелем. Последний – случайный человек в этом деле и пьёт со скуки, а Витька – за компанию с ним. Найденные ребятами агаты настолько хороши, что я чувствую в себе первые симптомы золотой лихорадки. Разбираем рюкзаки и быстро ставим палатку. Витька, тем временем, устраивает смотр нашему инструменту и остаётся крайне недовольным его качеством. Брезгливо отодвигает нашу подобранную где-то неуклюжую кирку и с гордостью показывает свою изящную тщательно откованную кайлу – ту же кирку, но с одним отрезанным остриём. Почувствовав, что я – наименее опытный, он берёт надо мной шефство и вручает мне предмет своей гордости: ему самому кайла пока без надобности. Мне приходится смириться с его плотной опёкой, и я послушно намечаю свой шурф в указанном им месте. В конце-концов место это ничем не хуже любого другого. Женька пристраивается неподалёку. Я нетерпеливо плюю на ладони, хватаю орудие труда и с размаху погружаю его в девственный покров дёрна.
И с этого момента мир стал другим. Окружающая красота исчезла совсем, лесная музыка уступила место безмолвной сырости земли, зелень сменилась охрой, хмель праздничного восторга растаял, и пришла трезвость искусанной комарами затёкшей спины и ободранных ладоней. Методично пядь за пядью кайла вгрызается в грунт. Гравий хрустит на острие. В такт этому хрусту то приближается, то удаляется земля, отливает и приливает к голове кровь. Дно ямы взрыхлено. Теперь гляди в оба! Здесь в верхних слоях рассеяны изумительные разноцветные осколки агата, и Женька из соседнего шурфа то и дело докладывает об очередной находке. У меня пока пусто, но я не унываю. Рано или поздно добыча будет, зато уже достаточно глубоко и не так досаждают жара и комары. На трёхметровой глубине кайла мягко и бесшумно вонзается в зелёную глину. Дальше копать бесполезно – это дно россыпи, а вбок рыть у меня не получается. Это не так-то просто сделать: в тесноте не размахнёшься, здесь нужны специальный инструмент и ещё навык. У меня нет ни того, ни другого, и я сдаюсь. Медленно вылезаю наверх и с восхищением смотрю на плод своего труда. Ох и хороша яма! В ней вполне можно похоронить лошадь стоя. Жаль только, что нет ни одного агата. Вся моя добыча – галька бледного аметиста. Появляется Витька. Пока я трудился, он уже встретил очередных новоприбывших знакомых, и восстановившаяся было координация движений опять им в значительной степени утрачена. Удивительно общительный парень! Он принёс мне несколько красивых осколков агата, позаимствованных у соседей. Хочет посмотреть мои находки и, узнав, что их нет, совершенно потрясён. Мою неудачу он искренне считает и своей, пытается сам заложить новый шурф, но день уже закончен, и мы отправляемся к своему лагерю.
Ужин проходит в сумерках у костра. Едим тушёнку, овощи, жарим на углях сало. У курганцев находится и утаённая от Витьки бутылка. Медленно отходит спина, и перестают ныть сорванные мозоли. Отблески огня освещают лица моих собеседников, и я вижу, как в них светится знакомая неуловимая чертовщинка, искорка внутреннего огня, влекущего их от домашнего уюта в горы, степи и леса на поклон с кайлой в руках Земле-матушке ради кусочка её красоты, спрятанного до поры от посторонних глаз. Нужно быть воистину одержимым, чтобы тратить большую часть свободного времени на этот каторжный труд и потом уже дома пилить, шлифовать, полировать неподатливые камни. Про таких исстари говаривали на Урале: «Каменным узором ушибло».
Вспоминаю, как однажды под Москвой мы гуляли с приятелем по чудесным окрестностям Старой Рузы и в разговоре добрались до одного из вечных вопросов – о смысле красоты. Я рассуждал примерно так. Существует определённое состояние человеческой души, обусловленное состоянием покоя и отсутствием страха перед будущим, которое именуют Счастьем. Если в окружающем нас мире мы встречаем предметы или явления, образ которых вызывает у нас созвучные чувства, мы называем их красивыми. Так нас радуют пейзажи природы, несущие покой и безмятежность, и многое другое. Таким образом, если Счастье – внутреннее состояние души, то Красота – его отображение в окружающем мире. Мой товарищ, философ по натуре, затеявший этот разговор, снисходительно выслушал меня и стал громить в пух и прах, раскрывая передо мной такие глубины, такую космическую бездну понятия Абсолютной Красоты, что у меня закружилась голова, и я просто потерял на некоторое время способность делать какие-либо умозаключения. В итоге получалось, что человеку, вообще, недоступно понять, что такое Красота. Мне его рассуждения показались излишне сложными, и он не убедил меня. Теперь, когда прошли годы, становится ясно, что прав был скорее он, чем я. Смешной уже кажется и попытка увязать понятие Счастья с покоем. Не пытаясь дать его определение, рискну утверждать, что понятие это имеет энергетическую подоплёку и подразумевает динамическое равновесие между внутренней энергетикой человека и окружающим миром, проще говоря, когда тебе удаётся всё задуманное. Для многих Счастье, возможно, с некоторой натяжкой и укладывается в ту упрощённую схему, но среди людей встречаются энергичные индивидуумы, выпадающие из общего правила. Кто-то «мятежный ищет бури»: в поте лица отсекает от будущей скульптуры лишние тонны мрамора, ставит рискованные эксперименты в надежде совершить открытие, или просто, наконец, ввязывается в авантюры, не сулящие никакой экономической выгоды.

…Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъярённом океане
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении чумы.
Всё-всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья,
Бессмертья, может быть, залог.
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог…*

Да, и в буре, и в извержении вулкана, и в самых суровых ландшафтах есть своё величие. И, несомненно, Красота – гораздо более сложное явление, чем мне тогда казалось. Теперь я представляю её как огромный многогранный кристалл, недоступный целиком взору одного человека. Человек, да и то лишь одарённый, может постичь лишь одну из его граней. Всем знакомы шум ветра над лесом, шелест листвы над водой, журчанье ручья в камнях. Но вслушайтесь в музыку Грига, закройте глаза, и вы увидите это. Архитекторы создают замечательные здания, дизайнеры наполняют их всё более изощрёнными интерьерами. А ведь недавно человека вполне устраивали в качестве жилища пещера или шалаш. Камиль Писсаро сумел увидеть Красоту даже на мокрой мостовой в дождливый день. Таких людей, открывающих свою грань, немного, но они-то и составляют нервную систему человечества, благодаря которой оно и постигает ту самую Абсолютную Красоту и будет постигать вечно, ибо Красота бесконечна, как и Мир.
Постепенно я возвращаюсь назад к костру. Разговор, как это часто бывает в мужской компании, перешёл на женщин, и Витька с искренностью пьяного человека рассказывает о своей жене, хорошей, но очень ревнивой и скандальной.
– Представляешь, собрался за агатами, а она мне говорит: «Пьянствовать поехал!»
– Так ты и пьянствуешь.
– Ну а как тут не запьёшь? Она говорит: «По бабам…» Не… Ну, вообще-то я не пью. И завтра всё… Завтра мы с тобой новый шурф заложим… Метров на шесть правее… Люблю я её, знаешь…
Вокруг уже совершенно темно. Усталость и спиртное берут своё, и мы, зевая, расходимся по домам. Выкуриваем комаров и залезаем в пахнущую дымом палатку. Душно. В спальнике спать невозможно, и я укладываюсь не укрываясь. Сон приходит мгновенно, и мгновенно наступает утро. Голоса проснувшихся каторжан возвещают, что настал новый рабочий день. Полог нашей палатки не застёгивается плотно, и теперь над головой поёт многоголосый комариный хор. Гроздья их висят на потолке созревшими ягодами, но это уже пустяки по сравнению с новыми страданиями. Каждое движение вызывает мучительную боль во всех мышцах. С ужасом думаю о предстоящем.
За завтраком отсутствуют Витька и его приятель. Ночью они пили с кем-то из вновь прибывших и теперь где-то отсыпаются. Насытившись, беру в руки кайлу и с чувством обречённости бреду к своему шурфу, метров на шесть правее. Всё моё тело: спина, ноги, руки, пальцы отказываются сгибаться. Всё же, я заставляю себя приступить к работе. Первый удар даётся очень тяжело, но постепенно суставы разрабатываются, ладони притираются, и работа идёт так же, как и вчера. Наконец-то пошли агаты! Почти каждая лопата разрыхлённого грунта приносит хотя бы осколок. Многие из них очень красивы и совершенно различны по цвету и рисунку. Этим-то и славится Синара. А ближе к дну россыпи стали попадаться и целые крупные «картофелины», скрывающие в себе таинственный узор. Я весь во власти золотой лихорадки, и к середине дня у меня готова вторая такая же яма. Однако, пора и подкрепиться. По пути к палатке меня лихо обгоняет мотоцикл. За рулём сидит Витька, позади – его приятель. В коляске позвякивают полные бутылки. Уже успели проснуться и сгонять в ближайшую деревню. Питаются они сегодня не с нами, но к концу обеда всё же появляются. Витька опять вдрызг пьян. Он очень рад моей удаче. Загоревшись, сам хватает инструмент и, покачиваясь, уходит в сторону разработок. Мы ещё с полчаса предаёмся праздности затем идём по рабочим местам. Подхожу к своей яме и вижу, что Витька мирно спит в прохладной глубине шурфа, подложив кайлу под свою буйную голову.
Так прошла неделя. Удачи чередовались с неудачами, и под конец мой рюкзак потяжелел настолько, что я не мог уже самостоятельно поднять его с земли. Самым трудным был третий день, когда тело, казалось, рассыпалось на части, и когда, смертельно устав, я подолгу сидел в своей яме, вытянув ноги, прижавшись спиной к прохладной земле, и срывал злость на осатаневших комарах. На четвёртый день самочувствие стало резко улучшаться, а к концу недели мышцы налились необыкновенной силой, и радостно и необычно было ощущать в себе эти упругие пружины.
Витьке так и не удалось добраться до агатов. Пришёл срок возвращаться на работу, и он, пропив все деньги, уехал на три дня раньше нас непохмелённый, хмурый и непривычно неразговорчивый. Каждый из нас отсыпал ему немного из своей добычи для домашнего отчёта, и мы тепло распрощались. Отъехав метров на двадцать, он неожиданно остановил свой мотоцикл, чертыхаясь, вытащил из рюкзака свёрток и побежал назад к шурфам. В свёртке оказалась чистенькая рабочая одежда. Витька встал на колени и тщательно вывозил её в глине. Мы обнялись ещё раз и простились, теперь уже окончательно.
Большого труда стоило доставить неподъёмный рюкзак в Челябинск, но ещё труднее было несколько дней кряду обрабатывать камни. Большая часть моих загадочных картофелин оказалась барахлом. Распилив очередную, я сведёнными от напряжения пальцами отправлял её в мусорное ведро, но кое-что осталось, и расцвело, и засверкало гранью Великого Кристалла как память о берёзовой и ромашковой стране на берегу уральской речки Синары.
Эта поездка имела для меня неожиданное продолжение. Незадолго до своего отъезда Витька подарил мне привязку одного из месторождений бирюзы. До конца отпуска оставались почти две недели, друзья погрязли в домашних делах, и после долгих колебаний я решился на одиночное путешествие в дальние края. Впереди меня ждали новые открытия.

• А. С. Пушкин. «Пир во время чумы»

На Синаре

Кто сейчас на конференции