Какое всё-таки удивительно простое и душегрейное постоянство! Год пройдёт, пять лет, двадцать пять ли, а то раннее октябрьское утречко, когда ты пружинисто спрыгиваешь с подножки шалинской электрички и направляешься в известном направлении, всё равно тебя настигает. Торопливо минуя пристанционные постройки, выкатываешься на поля - хрустальненские степи - и вот она, осень. По свежачку, по хрустящему листочку, топаешь в приветливом сопровождении румяного, пыхающего паром, звонкого минуса. Прокачка одрябшего организма цистернами свежей крови, интенсивная фильтрация мозгов, и как следствие - масса ранее непередуманных мыслей. Тишина, ни ветерка. Замерли, оцепенели берёзки-осинки. Ворот Господень замкнул очередной круг, ещё на шаг приблизив нас к неизбежности, и стоят они, не шелохнувшись, точно впервые осознав свою недалёкую печальную участь. Бледный розово-серый фон над полосой леса, воздух - не воздух: вода ключевая. Только прель подмороженная от земли примешивается. Хорошо, что курить бросил.

Жалеешь, что не сложилось? Но что именно, чего ты хотел? В генералы? Зачем? Помыкать людьми, через губу с ними разговаривать, лебезя при этом перед начальством? Или, может, что деньжонками так и не удалось разжиться... На кой чёрт всё это? Дома порядок - и ладно. Шлёпаешь с рюкзачком на Яму - будь счастлив! Что может быть лучше? Три беззаботных дня впереди. Картошка выкопана, у детёнышей всё по расписанию, в конторе спокойно. Летом совсем не так, совсем другие настроения. Суматошные попытки окучить разбросанные по разным углам и околоткам вожделенные точки, совместить планы с работой и семейным отпуском, в итоге - каша. Теперь же - совсем другое дело. Перспективы очерчены, дёргаться бесполезно. На душе спокойно, даже оптимистично отчасти. Если грусть-печаль - то только невесомая, светлая. Да вот она, собственно, вокруг, в этой тропе через предзимнее затишье, в этих кустах-деревцах, которые знали тебя и пареньком тринадцатилетним, и студентишкой нерадивым. Узнают и теперешнего, будь уверен...

Поменялись времена, ой как поменялись! Раньше уже на перроне было видать, сколько народу в этот раз на Яме будет. Электричка еще не тронулась, а подозрительного, явно не дачного вида граждане-товарищи в штормовках - тут как тут. Кто из первого вагона вылез, кто подальше. Знают большей частью друг дружку, но сразу вида не подают. То ли стесняются чего, то ли важничают. Потом только, в полях уже, или чуть подальше, одни других нагоняют, и начинается несложный разговор на любимую тему сквозь быстрый шаг и тяжкое пыхтение. Теперь же на тропе никого. Странным все-таки образом повернулась жизнь. В прошлые годы ходили копаться в охотку большей частью, кто ради находок, кто изучения объекта в своё удовольствие ради, и в общем-то не задумывались, зачем, по большому счету. Теперь же, если выгоды очевидной и сиюминутной нет, никто не поднимется пройти эти двенадцать с небольшим километров через речушки-горушки, перелески-полянки, и уж тем более не спустится в шурф поработать. Может, и к лучшему оно, кто знает. Тогда дорога разговорами занята была, сейчас можно и повспоминать былые истории, благо обстановка располагает.

До жути потешными были наши первые вылазки. Ни народу местного толком не знали, ни обстановки геологичемкой на точке. Одно было ясно: Яма - это что-то практически недостижимое, кошмарно загадочное и суровое, что-то действительно настоящее и не имеющее ничего общего с пустой городской жизнью. Шаркаем с братцем по лесной дороге в продранных, бельевой веревкой подпоясанных телогрейках, едва поспевая за чинно шествующей впереди троицей - Костей, Толиком и Коляном. Швыркаем носами, спотыкаемся то и дело. Ну и сапожищи у них! Размера на три больше, чем нужно, кирзачи. Наверно, чтобы гармошкой было. Так совсем по-взрослому. Разговор у ребят серьезный, за крепь, за перекрытие на зиму, и всякое такое. Надо бы принять участие в обсуждении, да боязно как-то. Не ляпнуть бы чего невпопад, иначе обхохочут, припоминать потом будут при каждой возможности. В этом возрасте разница в три-четыре года катастрофична. Парни мясом пообросли, бреются уже, где-то опыта лесной жизни нахвататься успели. Сама недосягаемость. Нам же c брательником всё впервой. Думаем-гадаем, что это за штуковина железная у Костика через плечо, и, с трудом преодолевая стеснение, интересуемся:

- Кость, чего это у тебя, а?
- Вороток...

Вороток? Чего им делают, интересно? Воротят чего-то наверно. Землю сверлят чтоль? Перешёптываемся, пытаемся установить истину. Вторая и последняя отчаянная попытка:

- Кость, а чё вы им делать-то собираетесь?
- Забиваться будем! - ещё более непонятно отвечает Костя, важно надув щёки и своротив нос.

Надо же - забиваться! Чего хоть это такое, о чём? Масса вариантов крутится в голове, но остановиться совершенно не на чем. Понятно, что в обычной жизни такого нет и быть не может - чтоб забиваться, да ещё с помощью такого вот воротка. Вопросов больше нет, доберёмся до места - увидим. Парни переглядываются, хихикают.

Умопомрачительное зрелище представилось нам по первом прибытии, по-другому не сказать. Несколько разных компаний по два-три человека, а кто и по одиночке. У всех - по собственному шурфу. С крепью, чёрт возьми, как в книжках! Настоящее горное хозяйство, как на прииске каком. Да это и есть прииск, чем оно ещё может быть? Два балаганчика для коротких передышек на чай, и чтобы от дождя укрыться, перед каждым - по костерку. Чуть в стороне - землянка. Кто на дне собственной выработки ковыряется, кто наверху отвалом занят. Работа кипит. Таёжный аромат, дым смолёвых пеньков курится над Ямой, море камня. Точно в позапрошлый век попал. Горный, демидовский дух во всём, чего ни коснись. Колом стоит, стеной перед глазами! На первый взгляд, какое-то помешательство. Зачем всё это? Дома дел мало? Но, глядя на мрачные лица присутствующих, на их уверенную работу, сомнений никаких не остаётся. Это что-то на самом деле фантастическое и бесповоротно правильное. Но главное - необъяснимая бесконечная свобода. И нужно срочно и всеми силами вливаться в это варево, пропитываться им, начинать что-то своё. По-другому дальше жить просто не представляется возможным.



Подглядев, что делается у парней, мы сразу смекнули, что к чему, и тоже стали "забиваться", побросав молотки и выпросив у кого-то из дядек поношенные лопату и каёлку. Бог с ним, с воротком пока что. Ну и ездить стали каждые выходные, всю зиму напролёт. Оборудовали всем необходимым наш скромный шурфец, роемся. Неважно как, без разбору, лишь бы было. Посещение Ямы стало регулярным и обязательным пунктом нашего еженедельного расписания, и если какие-то обстоятельства ставили очередной выезд под угрозу срыва, мы поднимали дома скандал. Хорошего камня нам в общем не доставалось, но каждый выезд приносил что-то новенькое. И сколько не прокручивай, не перемалывай эпизоды того сезона, ярче явления Василича честному народу момента не припомнить. Каким-то огненным вихрем ворвался он в устоявшуюся уже было, размеренную ямскую жизнь в один из осенних выходных. И для нас с брательником в этот день с его появлением тоже всё перевернулось, заиграло новыми оттенками, невиданными ранее возможностями. Подходит к нам, крякает внушительно этак: "Нет, ты посмотри на них! Всё как у людей!" "А мы не люди что ли?" - возмущаемся. казалось бы, какое ему, серьёзному мужику, дело до нас, пацанов сопливых? Тем не менее, общий язык нашёлся очень скоро, сам собой. И как показал дальнейший ход событий, знакомство это завязалось на всю жизнь.

Поразительно быстро, на глазах, за какие-то считанные дни заложили Василич с напарником свой новый шурф со всеми необходимыми приспособлениями. Работали умело, со знанием, будто до сих пор только горными работами и занимались. Точно заворожённые наблюдали мы с братцем за тем, как Василич с Николаем щепили с помощью клиньев громадные брёвна вдоль на две половинки и махом укладывали их в виде крепи. Какая колоссальная экономия материала! И породы пустой насколько меньше вынимать приходится, ежели целые бревна в выработку не загонять. Где они всё это подглядели, блин?! А жилище, оборудованное прямо при выработке, чего стоит! Мурья, как выяснилось, называется... Они, оказывается, жить сюда приехали на целый месяц, если не больше. Нам - очередной сюрприз. Теперь на ночёвку с субботы на воскресенье оставаться можно. Печка внизу жутко смолит, но спать худо-бедно можно. Утром выкарабкаешься на чистый свежий снежок, шарёжки продерёшь, козявки чёрные из носа повыколупываешь - и в шурф, за работу! Василич одобряет, поддерживает, чудесам всяким таёжным по ходу обучает. А сколько финтифлюшек у него причудливых, бог ты мой... Кепления лыжные - нигде таких не видел, нож охотничий ручной работы с наборной берестяной рукоятью, фонари шахтёрские, вставки трубчатые в рюкзак какие-то. Непонятно, зачем они, но нам тоже такие надо, хоть тресни. Инструмент - отдельная песня, слов нужных просто не подобрать. Так и работаем параллельно. Они свою шахтёнку бьют, мы - свою. Ночевать, столоваться - вместе.



Костя с Коляном и Толиком работали на противоположном краю Ямы, дела у них продвигались не менее шустро, но все же их компания была какой-то отдельной, самостоятельной. Хотя общались они со всеми, подходили, когда общий сбор по точке на чай объявлялся. Один обычно в забое у них работал, двое - на подъеме и разборке породы. Как-то раз один из верхних мимо крюка пустое ведро в воздухе повесил и оно метров с пяти прилетело Коляну по чайнику. Жертв и разрушений не случилось, но крайне неприятное происшествие. Хорошо хоть, Колян в шлеме танковом был. Потом подшучивали над ним пару раз: брали кусок рыхлого снега и сверху легонько бросали в шурф всё по тому же чайнику. Снизу - матерки приглушённым фальцетом, возмущённое поросячье повизгивание, наверху - хохот. А ещё в ту зиму работал Мамин со товарищи, негласный и всеми почитаемый хозяин прииска. Тут дела совсем серьёзные, на широкую ногу. По осени откуда-то из близлежащих болот и буераков вытаскивались мощные мотопомпы, запасы горючки и железа. И начиналась неторопливая, рассчитанная на длительную перспективу работа по проходке одной из рассечек навеки креплёного ствола одиннадцатиметровой глубины. Массивный ворот с храповиком, два здоровых мужика в помощниках, бадья в лучших горщицких традициях. Одно только вызывает сожаление. Никогда нам добычу из этого шурфа никто не показывал. Дядя Толя Калашников, работавший в одиночку, так же в шурфе с серьезной крепью, тоже не любил хвастаться. Хотите камень в руках подержать - работайте!

Много всяких знакомств случалось в ту пору на Яме. Как-то я целый день просидел рядом с разбиравшим отвал под эстакадой дядь Сашей Курбатовым, слушая его байки. Как в своё время Кокшаров лёгким росчерком пера поднял ценность местного каменного материала в глазах общественности. Было ведь и такое, что кристаллы и штуфы отсюда ни в грош не ставились, просто по причине изобилия и доступности. Да про походы их многолетние на Приполярный Урал за хрусталями, аметистами, волосатиками и аксинитом сказывал, время от времени к бутылочке с бурой полупрозрачной жижей прикладываясь. Как сейчас помню, пробка была из бумаги какой-то пожелтевшей скручена. Потом с Валерием Петровичем Ерохиным познакомились, благодаря которому мы с брательником повидали и даже в руках повертели массу доброго забайкальского материала из его домашней коллекции. Что-то даже перепало в качестве подарков. Топазики причудливые клиновидные с Шерловой горы, аквамарины с грубой, нехарактерной для наших мест, продольной штриховкой. В книжки сразу полезли, понятное дело, листать давай судорожно, с ума сходить... Хорошие мужики, доброжелательные, и без малейшего намёка на превосходство какое-то, на высокомерие что ли.



Да и вообще, теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что все эти встречи были далеко не случайными. И люди совсем-совсем не чужими друг другу пришлись. Сейчас, появляясь на Яме по разу в несколько лет, с большими перерывами, так или иначе узнаёшь, как сложилась судьба того или иного участника тогдашней камнелюбительской эпопеи. Но что самое, пожалуй, интересное - оказавшись здесь по завершении очередной серии житейских штормов, очень легко сопоставить собственные планы, что строились в самом начале, с тем, что получилось по прошествии лет. Потому как Яма для нас всегда была пунктом, из которого начинался отсчет всем намерениям. Так или иначе, выполняя свою городскую повинность, занимаясь повседневными делами, каждый из нас с нетерпением ждал выходных, чтобы продолжить эту фантастическую и одновременно более чем реальную жизнь. А попадая сюда, и, в особенности, преодолевая таёжный путь до точки и обратно, на станцию, рисовал себе радужные перспективы светлого будущего. Помню, как-то, много лет тому, на лыжах катили мы с Василичем обратно. Конец марта, снегу ещё по горло, а воздух уже тёплый. Лечу что есть духу под горку в футболке, телагу в рюкзак запихал за ненадобностью. У Василича лыжи лесные, отстаёт. Торможу у столика покосников перед второй Северкой, среди редко стоящих высоченных ёлок. Не снимая лыж, ложусь спиной на выветрелые ветхие дощечки, гляжу в небо и на еловые верхушки в весеннем ветру, и думаю себе: "Ляпота-то какая, братцы! Вся жизнь впереди!" Потом
пролетает год, третий, пятый, десятый, и вот ты находишь себя стоящим на краю маминского шурфа, уставившимся в мутно мерцающую где-то в глубине воду, припоминая: "А ведь так же я стоял здесь пятнадцать лет тому назад. И совершенно не сомневался, что дальше будет так, и никак иначе, и только по-моему. А оно вон как вышло..."

***

Егор Саныч не заметил, как от дороги и четверти не осталось. Прокручивая в памяти нехитрые сценки хитничекой жизни, он незаметно для себя оставил позади Коровий Бульвар, пересёк одну за другой речки-Северки, ЛЭП, лесной покос, на котором в прошлые годы частенько лоси кормились, прошлёпал, едва не начерпав в короткие сапоги, Мокрый Луг, и вышел на разбитую некогда тяжёлой техникой лесную дорогу, огибающую дремучие склоны Барана. Справа - практически заповедный просторный распадок между горами Исети и Первоуральска. Впереди - заметное возвышение Барашка с редким строевым сосняком на вершине, ну а перед ним, под горой... Здравствуй, Яма! Сколько зим... Как всё запущено... Да-а, похоже, регулярные посещения и горные работы здесь закончились давненько. Да и слава Богу. Будет чем заняться. Главное - не расслабляться после пешего броска, не остывать, сидя за термосом, чтоб не разморило. Сразу достать инструмент и приступать. Только небольшой осмотр для начала, краткая оценка сложившейся оперативной обстановки.

Часа через полтора напряженной, сосредоточенной работы тончайшей примесью табачного дымка обозначилось постороннее присутствие. Пообщаться с людьми в таком месте всегда хорошо, но если ты уже настроился на уединение, на возможность покопаться, углубившись в размышления, не отвлекаясь ни на что другое, такие новости оказываются не самыми приятными. Отложил кайло, поднялся к бывшей землянке, к общему очагу. Сидит на завалинке седой мужик довольно таки апоплексического сложения, с несколько оплывшей физиономией. Курит, звучно так пыхтит, и время от времени тяжело, с мокрой хрипотцой, бухает: "Ух-ху, ух-ху..." "Что-то знакомое проглядывает в этой видавшей виды физиономии..." - мелькнуло у Саныча.

- Егор, никак ты! - удивляется усталый пришелец.

"Мать-перемать... Это ж Витька Дорофеев, однокашничек, сынок адмиральский! Кого угодно можно было ожидать в этот знаменательный день, только не его. Да уж, потрепало тебя, как я погляжу. От былого шика ни следа". Саныч не знал, радоваться, чертыхаться ли. Слишком неожиданно всё. И персонаж явно неоднозначный. Неуверенно подошёл, рукопожались.

- Здорово, Витя. Какими судьбами?
- Не-е-е, это ты давай рассказывай! Мне-то что говорить? Моё дело пропащее.
- Да мне в общем тоже нечего особо выкладывать. Всё по-старому. Вот, заглядываю время от времени, навещаю ключевые пункты боевой славы.

В годы учёбы в институте Виктор был, пожалуй, самым видным студентом на потоке. Отец - влиятельный функционер, один из "создателей минерально-сырьевой базы великой державы". На бумаге, конечно. Но регалии вполне осязаемые. Недостатка в их семействе, мягко сказать, не ощущалось, что не могло не отразиться на характере и образе жизни сына. Впрочем, в начале, на первых курсах, Витька образцово учился и блестяще сдавал все предметы. В общем-то и в последние годы всё у него шло вполне сносно, если бы не казус на финише. Красивая шумная жизнь сделала своё дело и из старательного студента к пятому курсу он превратился в отъявленного шапкозакидателя. Всё-то нам нипочём, полунищенствующие преподы - село, в аспирантуру поступить - не фиг делать, и т.п. Вот и вышло так, что не смог он ответить ни на один вопрос комиссии на защите диплома. Под конец его, чтобы хоть как-то вытянуть, о самых элементарных вещах по специальности спрашивать стали. Он же - ни в какую. Да ещё и одному из профессоров сказанул что-то нехорошее, обидное, тут коса совсем по камням загремела. Впендюрили ему бутафорский "хор.", а это автоматически означает, что в аспирантуру документы просто не примут.

Всё бы ничего, совсем необязательно в науку, все работы хороши. Протекцией можно воспользоваться было бы в инстанциях. Да только до глубины души компания Витькина возмущена осталась такой махровой несправедливостью экзаменационной комиссии. До рассвета заседала шайка-лейка за "праздничным" столом, всё больше намешивая ерша с белым аистом. "Как это так?! Витьку - и не пускают в аспирантуру! Да они там что, совсем охренели?!" И до того друг дружку накрутили, что всей шарагой поутру ввалились на кафедру. Хотели отстоять предводителя, откатить как-то назад неприятную ситуацию, договориться на последний шанс. Вместо этого вышел откровенный пьяный дебош. Девки - тоже пьяные. Ничего с этим не поделаешь: бывает и так, что подающий некогда большие надежды в конце концов пятнает себя несмываемым позором. Ещё и подружек-приятелей втягивает. Завам и замам тоже не позавидуешь. Мало того, что сама по себе выходка вопиющая, так ещё ведь какой удар по самомнению, по традиционному комплексу превосходства, и это на старости-то лет! Много вечеров потом в беспомощном полумраке кабинета вздымались и хмурились колосистые брови, раздувались и опадали мохнатые профессорские щёки в тяжких раздумьях: "Это что ж такое получается? На глазах у товарищей по цеху... Какой ужас!.. Сколько лет я грел это место, сколько боролся, репуташку накручивал. А теперь оказывается, что есть такие, для котороых всё это - пустой звук?! И ведь кто?! Ведь с руки кормил! Мр-разь, пль-лесень!"

А начиналось всё более чем скромно. Витя присоединился к молодёжной камнелюбительской команде ещё в школьные годы, незадолго до поступления в институт, и энергично, увлечённо принимал участие в упражнениях на Яме в течение нескольких сезонов. Даже работу написал по кристалломорфологии и оптическим свойствам пушкинита на первом курсе, в каком-то смысле пионерскую, и уж во всяком случае, по всем параметрам намного-намного опередившую программу обучения. Восторженные отзывы преподавателей, все дела. Но, как свидетельствует неколебимая история, на долго его не хватило. А практически сразу после диплома его и след простыл. Тем не менее, несмотря на всю неприглядность постигших Виктора передряг, виновником которых, прежде всего, был он сам, в памяти Егора всё же сохранились те светлые моменты юности, когда они вместе переживали находки и открытия, центром которых была всё та же Яма. И сейчас ему совсем не хотелось задумываться о чём-то другом.



- Вить, как всё-таки тебя занесло сюда, да ещё в одиночку?
- Прогуляться решил, воздухом свежим подышать перед зимой, зад растрясти. Заныло вдруг всё внутри, чую, кошатиков-волосатиков ямских ковырнуть хочется, как медведь бороться! Взять чего выйдет - отдам своячку в камнерезку, пускай кабашиков накатает. Глядишь, и профит какой выморозится. Да и накатило что-то, деньки наши прошлые припомнились.
- Так видишь ли, Виктор, по вершкам-то здесь много лет уже как всё выбрано подчистую. Не взять так просто камня, работать нужно.
- Чё ж ты сам-то тогда пришёл? Есть поди заначка под кустиком.

- Ты знаешь, я давно уже нарочно камень не ищу. Потерял я смысл целенаправленных поисков. Другое дело, когда занят чем-то более менее полезным на точке - отвал сортируешь и штабелируешь, зачистку какую-то ведешь, или, к примеру, крепь правишь. Тогда обязательно что-нибудь попадётся. При таком раскладе и работа не пустая получается, и сам при камне. А погонишься за добычей - всё иначе выходит: везухи никакой, зато свинорою сколько!
- Ишь ты... Правильный какой... Ты вот что, Егор, давай-ка за встречу!
- Да ты что хоть? Ни в коем разе! Я поработать приехал. Какой из меня копач после этого дела?
- Ну ты даёшь... Столько лет прошло, и ты даже не выпьешь со мной?
- Извини, Витёк, но в этот раз - не вариант. Я не буду возражать, если ты накатишь чутка. Ну и рассказал бы, что да как...

***

- Ы-ы-ы-ы-х-х, хорошо-о-о! Да-а-а, Егорка... Такие вот дела... Какие, говоришь? Да хреновые, вот какие. Ух-ху, ух-ху... Наших-то видишь кого?
- Честно сказать, давным-давно ни с кем не встречался. Несколько лет после выпуска общались по делу, работать пытались, но потом нас по очереди, одного за другим, повыдавливали. Старой баланде догнить требуется прежде, чем её сольют куда положено. Барахтающиеся лягушата совсем ни к месту. Нарушают ламинарность брожения, понимашь. Нам, кабанам-медведям, холодный душ полезен, ничего страшного. Но на бабёшку одинкоую как рука поднялась?! Хотя, насколько мне известно, все пристроились худо-бедно. С Андрюхой в постоянном контакте. Всё сюда его зазвать пытаюсь, но чё-т никак. На Адуе всё пропадает, корни пустил. С остальными - разве что через "Одноклассники", и то раз в год-два. Сам-то как?

- Да говорю же, хреново. Ух-ху... Ни кола, ни двора. Один-одинёшенек, всё из рук валится. Не та тропа какая-то, наперекосяк всё. Лучшие времена здесь остались. Я и подумал, раз отсюда всё начиналось, надо вернуться и хорошенько всё обдумать. Решить, как жить дальше, и попробовать начать всё с нуля. Камешки - это так, для отвода глаз. Ты только вспомни, какой заряд мы здесь получали! Жить хотелось! Ну... Давай, за тебя! Э-э-э-х-х-х!! Ага... А Катьку ты часом не видал?
- Сурикову что ли?
- Ну а которую ж ещё-то? У нас разве какая-то другая была?
- Чё-т я в толк не возьму, Вить. Ты же вроде как по борту её пустил тогда.

- Пустил, твоя правда. А что мне было делать? С ней ведь и на тусовке-то по-людски появиться нельзя было. Эх, Катька, Катька... Сельская душа. Встанет вечно, как вкопанная, и таращится на меня бараном, краснеет, как помидор. У всего потока на глазах, прикинь! Ну куда тут деваться?
- Не бог весть какое преступление...
- А ты на моё место встань! Знакомых вокруг полно, неудобняк: с ней ведь только заговоришь - у неё глаза на мокром месте. Даже когда смеётся... Колхозница! Ну, за сельское хозяйство! Ик...
- Слушай, Витёк, время идёт. Поработать надо, пойду я.
- Э-э-э, пыгыди-пыгыди-пыгыди... Ага... Я с тобой. Щас тока возьму вот, чтобы было, ага. Ух-ху, ух-ху-у-у, пррраклятые рудники!

Дошли до шурфа, и Дорофеев, ясное дело, примостился с флакончиком именно там, куда пустую породу кидать надо. В результате Санычу пришлось начинать совсем не с того угла. Ещё и смолит без конца что-то непотребное. Вот ведь подарочек!

- Ы-ы-их, Егорушка-а-а... Ага, ну тык вот... Сидим как-то за столом в общаге, серьёзные всё люди, разговор кручёный-перчёный. А она возьми, да ляпни, что, мол, поэзия ей нравится! Да я чуть под стол от стыда не провалился! Ладно хоть зачитывать не стала Брюсова какого-нибудь... А то бы вообще полный адрас! Да и зубрёжка её эта бесконечная. Чего было так надрываться, если всё равно бросила? Ну и потом, ты уж прости меня, но когда вокруг тебя жизнь буйным цветом расцветает - не до интегралов с индикатрисами. И не до поэзии. Какие девочки вокруг меня крутились! Модные, умелые, толк знают. Мне, понимашь, не поэтику подавай, а конкретику! Так что, братишка, вон оно как обернулось. Но симпатишная, ничо не скажешь. Фигурка что надо, русалочная. Сколько чиполлин всяких на неё облизывалось, подлезть пыталось. Всех до одного отштопала! Ну и дура... Нашла бы уже чудика себе какого-никакого. Чего одной-то пропадать, красоту профукивать?

- Если верить моим источникам, она на филфак после этого поступила. И закончила с красным дипломом. А из Горняшки она ушла из-за тебя, Витя.
- Ну да, ты щас наговоришь мне. Будто не знаешь, чего у них у всех на уме. Хорош колобродить, не дури мне голову. Давай лучше покажи, где тут ковырнуть правильнее, чтобы было. Шибко мне хочется кварчиков зелёных. Холодненьких, сырых! Пока не прикрыли эту халявку адмиралы. Разгулялась, говорят, хита, размохнатилась. Непорядок!
- Ещё один. Вить, ну какие из нас вредители, подумай! Я с малых лет в деле, ни одного сезона не пропустил, а добычи - два плоских деревянных шкапчика над столом. Как не поймёте вы наконец? Камни - это только маяки, указатели направлений для прокладки пути, не более. И никогда исследователи не были законодателями на копях и приисках, а были гостями горщиков. И желанными гостями. Ты полистай книжошки-то раритетные, полюбопытствуй. Нонешним же всенепременно рулить нужно, контролировать. А ведь за всю свою историю я ни одного из них ни здесь, ни на других копях не то чтобы с лопатой - с молотком не видел! Разве что за одним очень исключительным исключением.

- Вот-вот. Контролёры... Контропупы... О! Контра!! Га-га-га, ух-ху, ух-ху... Прраклятые рудники! Я папику много раз говорил: ворота в мир камня должны быть открыты для всех. А то, что ты кабинетный червь, не даёт тебе никакой привилегии. Люди годами работают, душу вкладывают. И что, теперь всё коту под хвост? Но как сейчас дела обстоят - тоже ни в какие ворота. У меня из головы никак одна картинка не выходит. Приходишь ты на Мокрушу, а там вместо помойной кучи добрая изба пятистенная
красуется. В ней - какой-нибудь Пахом Калистратыч, распорядитель, мохнатая борода, мясные уши. Всех пациентов своих не только в лицо, но и по имени-отчеству знает. Благодарит за гостинцы и, как бы невзначай, намекает, что, мол, в энтот раз надо бы колодец рядом с избой справить, чтоб не такскать воду с Мыльницы. Что найдёте - ваше. Ничего отнимать не будет. Так что, Петьша-Кольша, давайте-ка за койла беритесь, а ты, Ольша, ягодка опять, фиксируй всё происходящее слой за слоем на бумаге и с помощью фотосъемки. Документация типа. А в следующий раз приедете - северный борт карьера чистить будем, чтобы впоследствии и до дна добраться. Отвал - в строго отведённое место и только после сортировки. Что найдёте - себе. А ежель нетленкой увековечиться захотите - милости просим по камешку в музей, какие не жаль. И что, ты думаешь, не понесёт народ?

- Понесёт. За милую душу. Помню, в детстве для меня таблички в музее с именами-фамилиями находчиков топазов-аквамаринов всё равно что иконы были.

- Во-о-от... Тогда и порядок устаканился бы маломальский. Ты глянь, во что наша Мокруша превратилась! Ведь страх божий! И кому, как не нам, было бы под силу такое? Седые коты учёные за лопаты возьмутся чтоль? Ага, жди. Или, может, студентов подрядить получится, на оценочки поведутся, может? Щас! Никогда этому не бывать! Студенту по жизни неохота и некогда. Ему размножаться надо... Ну... За воспроизводство! ...О! Кстати! Ты ж не ответил мне. За Катьку-то слыхал чего?
- Послушай, Виктор, ты мне всё же вот что проясни. Двадцать с лишним лет минуло. Тема эта под многокилометровым слоем осадков погребена. Катагенез с диагенезом начались и кончились давным давно. Литифицировано всё в пух и прах. Какого чёрта ты вдруг ковыряться во всём этом вздумал? Или, может, я чего не понимаю?
- А то, сырная твоя голова, что видел я её! Понял? Как тебя сейчас вижу, ни больше, ни меньше! А как увидел, всё внутри перевернулось, оборвалось будто бы. И потом, имею полное моральное право знать, шо и как. Она мож мне дорога как память. Ясно тебе?



- Чудеса, да и только... И где же приключилось с тобой это несчастье?
- Видишь ли, Егорка, не слишком нас жизнь балует приятными совпадениями и подходящими обстоятельствами. Нет, чтоб в библиотеке где-нибудь столкнуться, ну или в театре, скажем.
- Часто в театрах-библиотеках бывать приходится?
- Да как тебе сказать... Но не в этом дело. Надо ведь было в такой момент оказаться не где-нибудь, а за пивным столиком у киоска на Лунке! Пылища, в горле пересохло, дай, думаю, освежусь слегка. И тут - она! Идёт по тротуару с детишками. Ещё стройнее прежнего. Штукатурки минимум, взгляд - как у Хозяйки Медной горы. Я прям обмер на месте. Похоже, это только нас, пердунов, измочаливает в два счёта, а баб, особенно таких, как Катька, годы только красят!

- Ну и как, погворили?
- Не, не вышло. Хотел было я окликнуть её, да пивом подавился. А тут ещё хмыри из-за столика соседнего давай меня по спине хлопать и гоготать, как будто я свой им... Короче, совсем неподходяще как-то. Да и спешила она куда-то. На лице - заботы, дела. Сама строгость! Странно только: сороковничек подкатывает уже, а детки малые совсем. Пареньку лет семь, моська насупленная. Дочурка ещё меньше. Шарик воздушный на ниточке, губки бантиком...
- Данилка с Нюшкой. В ТЮЗ на спектакль по случаю Дня учителя ходили.
- А... Пгди, пгди, пгди... Ух-ху, ух-ху!!! Эт как так? Ты-то откуда знаешь?
- Мои ребятки.
- Э... Так ты... ... Так это что же получается... Э-э... ... У ты како-о-о-й!.. Ну, знаешь ли, братец!.. Пыгыди-ка, я щас. Отолью тока...

И Дорофеев пропал на добрых полтора часа. Егор уже собрался было искать его отправиться, как тот, сильно изменившись в лице, нарисовался.

- Слышь, Егор, тебе кайло надо?
- Не понял...
- Я - в город. Погода что-то поганится.
- Да ты что в самом деле? Щас чаёк нагноится, посидим-поговорим, заночуем. И кайло тут причём?
- Не потащу же я обратно тяжесть такую. Припрячь, пригодится. Спасибо потом скажешь.
- Ты что, и в самом деле отваливаешь?
- Бывай!..

С четверть часа был ещё слышен затихающий с расстоянием тяжёлый хриплый кашель. И что-то вроде ворчания, матерков каких-то. Егору в связи с этим почему-то вспомнилось то странное чувство, что возникает, когда всё дальше отходишь от станции в сторону леса. Шум товарных поездов и электричек всё дальше, всё тише, а звуки дикой природы, хоть и пригородной, а всё же настоящей, кондовой, - всё полнее. Ночёвка была тревожная. То ли ветер завывал, то ли зверюги какие-то бродили вокруг очага, принюхивались. Утро началось холодным моросящим дождиком, но можно ещё было поработать. С полудня же погода окончательно испортилась и стена ледяного дождя выгнала Егора с копи. И снова, в который раз, Ямское Подгорье погружалось в длительное забытьё, уходя в новую зиму. Да что там, Подгорье... Кацна Яма, если уж на то пошло. Если своими
именами...

***

Иллюстрации любезно предоставлены не кем-нибудь там, а самим Василичем (SVAGA). За что ему и спасибо. Из за всё остальное тоже. Огромное.

Это "пять",дружище!
Спасибо!

Прочитал. Дважды. Очень созвучно местами, хотя на этой Яме я никогда не был и вряд ли буду. Но ведь полно и других Ям с их историями. Хорошо, Евгений.

У судьбы свои планы. Однажды сидя у ночного костра на Адуе, сведя воедино жизненные ситуации пришёл к выводу, что судьба предпочтительно даёт шанс каждому, наша же задача вовремя увидеть этот шанс и не упустить его.
Старший сын, написано, как всегда на отлично и с душой.
Хороший был человек Александр Кириллович, светлая ему память. Вот ещё бы с ним пообщаться, послушать его жизненные рассказы и ещё раз сходить с ним на Кацну.

Круть несусветная, Женя.
Спасибо большое.
Я-то на Яме не был, но будто с вами у костра там посидел. И, вроде как, местами даже Витей себя почувствовал.
Мда.