Западня

Gem

Время утекало сквозь прореху в судьбе, как вода, сочащаяся из худого ковшика. Утекало и впитывалось в ткань мироздания, неотвратимо, оставляя своему прежнему владельцу что-то от безутешности, что-то от обречённости, что-то от щемящего чувства утраты.
Максим стоял перед аметистовой ямой, аккуратной когда-то и надёжно укрытой в лесной глуши копью.
Ничего не осталось от ворота, крепи, да и от самой копи тоже: всё было выдрано, перевёрнуто, завалено и смешано с отвалами чем-то чудовищно неживым, с большими колёсами и мощным ковшом.
Годы, проведённые в обустройстве мудрёного хозяйства, были потрачены зря. Кроме работы на подготовке жилы, псу под хвост пошли землянка, навес, и всё, что сопровождало неспешный, созидательный труд. Нет, их не тронули – но кому они теперь были нужны?
Чтобы восстановить копь, требовались силы. Много сил и ещё больше - времени.
Но и приводить в порядок это место, осквернённое безудержной жадностью и глупостью, вовсе не хотелось. Хотелось лечь, закрыть глаза и лежать так, под осенним листопадом, вечно.
Даже слёзы, упрямо не хотели наворачиваться на глаза: они были сухие, словно колодцы в жаркой пустыне и веяло от них также: болью и утраченными надеждами одиноких странников.
Давно, давно уже на Урале традиции и опыт настоящих горщиков наматывались на гусеницы бульдозеров, на колёса экскаваторов, подменяясь жаждой наживы и упованием на количество вывернутой наизнанку земли. И ведь что обидно было Максиму: внизу, уже навсегда, остался занорыш. Достаточно было отработать метр, полтора и взять, не вычёркивая кусок чужой жизни и живописную горушку в междуречье Каменки и Мостовки с карты божьих промыслов.
Максим, скрипнув зубами, поднялся и, в задумчивости, обошёл яму. Глухая ярость закипала внутри, сжигая остатки терпимости к чужим проступкам, по крупицам наполнявшие его во время работы в лесном покое. Она наблюдала за ним из глубин души, угодливым скрипучим тенорком нашёптывая сценарии встречи с обидчиками.
Пришлось брать себя в руки, медленно остывая на промозглом октябрьском ветерке.
Зло, плюнув в отвал и выругавшись, хитник пошёл назад, в деревню.
…В Нейво-Шайтанке Максим укрепился несколько лет назад, переехав сюда из шумного Екатеринбурга. Знакомые, любимые с детства места, размеренная крестьянская жизнь привлекали его куда больше городской суеты.
Заняв избу у самой окраины, на том склоне, что стремительно обрывается левобережьем к полноводной и своенравной реке, он с головой окунулся в водоворот деревенских хлопот по хозяйству: поправить дом, распахать, нарезать заново огород, привести в порядок скотные постройки, заготовить кормов.… Да мало ли, к чему найдётся повод приложить крепкую мужскую руку? Работы хватало с избытком, но всё чаще Максим задумчиво смотрел в сторону леса, аметистовых копей, в сторону своей прошлой жизни. Ослабевший было, с возрастом, трепет ожидания грядущей встречи с камнем начинал приобретать новые силы, забившись в душе сильной, стремящейся вырваться на волю, птицей. Здесь и лето подоспело, зашевелились горщики, потянулись в потаённые угодья, обновлять заплывшие ямы, закладывать новые.
Максим легко сошёлся с односельчанами: всем по душе пришлась искренняя улыбка, лукавый взгляд голубых глаз, лёгкость в общении. Ранняя седина, только начинавшая пробиваться сквозь непокорные кудри, добавляли ему женских симпатий и веса его словам у мужчин.
Знали его и местные горщики, приглашая, раз за разом, в долю на добычу. Максим только отшучивался, оставаясь верен своему одиночеству. Правда, в совете никому не отказывал: мог показать, как грамотно заложить разведку по жиле, или за проводничёк в яме зацепиться, а то и просто указывал на перспективные места незадачливым старателям.
Но всё же, как ни упрямствовал Максим, как ни противился душевным шевелениям, наступил момент, когда он снова потянулся к камню.
А может, камень потянулся к человеку, соскучившись по доброму слову и хозяйским рукам, не знаю. Не специалист я в этих материях.
Тогда-то и появилась аметистовая копь на горушке, облюбованной Максимом ещё в юности, когда бегал он по лесам с лопатой в поисках жил, оставляя себе задел на старость. Жила вовсе странная для этих мест была: не куцая ниточка с чётками-раздувами, а вполне себе добрая кварцевая плюха, шириной в пару десятков сантиметров. Аметист, хоть и находился в белёсой рубашке, скрадывающей удивительную красоту, нутро его горело ярким, живым пламенем.
Хороший материал, особенно огранщикам впору.
Что греха таить, кормил камень Максима, не без этого. Но чаще, чем везти его в город, на продажу, хитник подолгу хранил образцы дома. Они занимали всё пространство избы: на полках, столе, подоконниках…
Каждый из добытых камней хранил историю: вот этот из хитрющего занорыша, который в охвостье между кварцем и гранитом зажало, этот – выпал при зимней отпалке, как будто пытался сбежать от жара горящих берёзовых чурок, а вон тот, поколотый, вообще первым в яме обозначился. Не все камни скупщикам уходили, в общем.
Два года так отработал старатель.
…И вот теперь, поздней осенью «Гнездо», как называл Максим свою копь, было разорено, разворочено лихими налётчиками, опустело душой.
В деревне, конечно, скрытность не в почёте была, но хитник особо и не прятался: все, кто хотел, про аметистовую яму знал. А уж когда Максим чернее тучи в деревню вернулся, да зыркал ещё на всех исподлобья, что твой сыч, весточка о погроме сама собой просочилась.
Неделю размышлял горщик, места себе не находил, а после решился.
Знал он, что самые отчаянные старатели из родного околотка недалече артелкой трудятся, пегматит жиденький уговаривают. Вот он к ним и заявился поутру, в гости, вроде как. Мужики, не мешкая, расспросы учинили с пристрастием: про яму, угробленную, в основном, но и про свой пегматит не забыли – показал им Максим, что там к чему, за какую ниточку дёргать.
-Только, парни, имейте в виду – пустышка здесь, хоть до второго пришествия бейтесь.
Видишь, жилка секущая с мутным кварчиком сбоку подходит? – поучал он старшего.
И дальше, под плиту наискосок, туда, где пегматит расширяется. А сверху что у вас было? Правильно, аметист никудышный.
Я вам так скажу, - продолжил он, - карман с камнем по самую маковку вторичкой залит. Совершенно точно, всё в кварце утонуло. Можете и дальше, конечно, здесь работать, но есть у меня предложение…
…То место у Ягодной, притока Нейвы, Максим нашёл через несколько лет, после того, как копь вскрыл, в которой деда завалило.
Только-только он эти места начинал осваивать, но уже тогда понимал, сколько безымянных жил в земле упрятано, скрыто до поры от пытливого взгляда настоящих горщиков. Без счёта.
Оставил парень жилку про запас, словно чувствовал, что пригодится место – благо, развернуться и без неё, было где. Да и копать там не позволяла лесная этика: кварц протянулся от подножия крутой горки до речной долинки, самым вкусным местом попав на дорожку, ведущую в посёлок.
Сейчас, некогда крепкий вековой лес, был на корню свален, уничтожен на самовольных делянках. Голые проплешины, с мелкими кривыми сосёнками и древесным мусором, оставленным после себя лесорубами, венчали пейзажи оголтелого воровства.
«И кто же из нас хитник?» - Максим усмехнулся, высматривая в изменившейся реальности свою старую находку.
Уговор с артелью был простой: старатель показывает вкусную по всем приметам жилу, а ватага подряжается копать так, как и где он покажет. И ещё одно условие было. Всю работу провернуть за две недели, хоть ночью работайте, хоть в лепёшку разбейтесь.
Мужики чесали затылки, но вопросов не задавали. По всем раскладам, камень дороже расспросов выходил.
Управились в срок, попутно с жилой выдернув и кучу пустой породы. Слегка роптали, конечно, что как-то не рационально они кварц отрабатывают, но уговор есть уговор. Доброго аметиста взяли два занорыша, которые были набиты камнем от души. Все довольны, остались, а Максим – особенно.
Отпустив мужиков восвояси, аккуратно соорудил настил из сухих жердей над ямой, прикрыл дёрном, присыпал отвалом. Даже мелочи аметистовой накидал сверху, для затравки. Со стороны больше ничего не напоминало западню, приготовленную на особого зверя – железного.
Конечно, все экскаваторы в окрестных деревнях наперечёт были, охотничков до чужого, которые на Гнезде постарались, труда не составило вычислить. Хитник, вернувшись в деревню, не преминул всем рассказать о новом, богатом месте, в котором камня столько, сколько за раз не увезти. Ещё и артель поддакивала от чистого сердца, в благодарность за новую точку. Быстро весточка разлетелась…
Когда бригада с техникой в сторону Ягодной отчалила, Максим уже в курсе был.
Пришёл на место заранее, захватив топор. Одну из оставшихся вековых сосен грамотно подрубил, направив её мощной кроной в яму, поставил чеку. Теперь, выдернув настороженный деревянный клин, можно было моментально обрушить дерево, «добивая» зверя.
Удовлетворённо осмотрев сцену будущего театра, он сел в сторонке и прикрыл глаза.
Долго ждать не пришлось: заурчал, тявкнул мотор и показался экскаватор, за которым следовала машина, вполне пригодная для езды по лесному бездорожью.
Хитник лениво наблюдал процессию, как вдруг, глаза его остекленели. За рулём добротного трактора сидел средних лет мужчина и держал на коленях… мальчика. Наверное, отец решил показать сыну изнанку своей нелёгкой профессии, небрежно брошенную спецовкой на плечи лесной романтики.
Максим, ступая на негнущихся ногах, вышел навстречу судьбе, остановившись прямо на крышке приготовленной западни. В кулаке была зажата верёвка, другим концом, уходящая к чеке на готовом упасть дереве.
Из машины сопровождения высыпали люди, что-то кричали, взмахами показывая ему отойти в сторону, тракторист приветливо улыбался…
И тут старателя прорвало. Он, в смятении, осознал то, что хотел совершить, поддавшись слепой ярости, поддавшись сладкому искушению мести. Удар от холодящего душу чувства вины пронзил его насквозь, проник в каждую клеточку тела и взорвался в сердце дикой, пульсирующей болью.
Он заорал, размахивая рукой, запрещая подъезжать, пытаясь остановить катящуюся на него машину. Водитель улыбался, но ехал, ничего не понимая из бессвязных криков обезумевшего старателя.
И тогда Максим дёрнул верёвку.
Сосна, мощно загудев, стремительно и беспощадно рухнула в яму, ломая жерди настила, словно спички и увлекая за собой камни, отвал и скованного обречённостью человека.
Время застыло, вместе с последней упавшей веткой.
…Хоронили Максима всем селом, перешёптываясь вполголоса о случившемся. Кто-то плакал, кто-то отрешённо смотрел на мужиков, хмуро скидывающих остатки земли в могилу.
Хмурился и мальчуган, стоящий поодаль. Черноволосый, с упрямыми чертами загоревшего лица, он тискал в руках аметист, который подарил ему перед расставанием горщик. На той самой копи подарил, возле Жердовницы, которая определила его дальнейшую жизнь четверть века назад.
Он его везде с собой брал, таскал в кармане. Один раз забыл только, когда в кабине экскаватора с отчимом ехал…

Был я на Гнезде, не так давно. С местным хитником был, из ближней деревни.
Добротный шурф с воротом, деловое костровище, навес.… Сразу видно хозяйскую руку.
От свинороя, что на копи учинили прежде, и следа не осталось, так прибрано грамотно.
Правда чехарда какая-то, по словам старателя, получается: яма вот она, свежая, рабочая, но кто копает её – неизвестно. Когда бы ни появились здесь горщики, никого нет. Только чувствуется, что ушёл кто-то, за мгновение. Даже пара аметистов на отвале лежит, будто специально оставленных и чай, в кружке алюминиевой, тёплый ещё.
Из деревень окрестных тоже никто не признаётся, все руками разводят.
Непонятная ситуация, в общем.
Но особо, если честно, и не задумывается никто.

Да и правильно, зачем?

Вредно это, говорят…

Александр [Gem], 12.2017

Западня

Кто сейчас на конференции