Алёнка

Gem

АЛЁНКА

Данила лежал в высокой траве возле Корнилово и вдыхал пряный, терпкий аромат поздних осенних цветов. В голове было пусто, как в том занорыше, что на прошлой неделе у Мочалки выбрал. Два ведра отборной глины получилось и слюды горсть. Кому скажешь, так до первого снега хоть из дома не показывайся – засмеют. Месяц работы коту под хвост…. Эх! Теперь новое место к зиме готовить надо. А готовить-то и нечего – все разведки в этом сезоне зряшными вышли. Жилка с кварчиками – так это только для души потеха. А жить на что?
Данила вырос горщиком. Зарабатывал тем только, что в сезон накопает да зимой у станка высидит. Вещицы у него не Бог весть, какие получались, но в городе перекупщики брали Данилкину огранку охотно: парень не жадный был, а может, цену камню не знал настоящую, даром отдавал. И вот на тебе, такой казус вышел!
Теперь в холода, вместо привычной работы придётся вкалывать в яме, а уж тут результат не только от тебя зависит, от случая ещё…
При этой мысли Данила сжал кулаки и выдохнул сквозь зубы, с надрывом.
Вспомнилось, что Алёнка сегодня появилась на улице с Тохой, механизатором из Кайгородки, весёлым и улыбчивым заводилой.
Тоха тоже камнем промышлял иногда но, в отличие от Данилы, яму имел постоянную и, судя по всему, добрую – жил в достатке, год назад дом новый справил, добротный дом.
Данила горько усмехнулся – куда ему до такого? Худенький, щуплый, в перештопанной рубахе он выглядел слишком просто для яркой и спелой красавицы.
В душе у Данилы закипала обида. На Алёнку, на Тоху, на себя и весь мир, на Хозяйку. Сейчас, когда деньги были нужны особенно, пустой сезон казался главным виновником сердечных неудач.
Он долго ещё лежал в прелой траве, рисуя в голове картины из прошлого и будущего, закрыв от настоящего глаза. Но спрятаться, никак не получалось…
…Заканчивался октябрь. Пронизывающий ветер всё чаще приносил с собой колючую крупу, которая, не таясь, собиралась в небольшие островки у крыльца и вот однажды, проснувшись утром от холода, горщик увидел за окном ослепительно белый ковёр.
Крепкий хруст молодого снега под ногами заставил парня стиснуть зубы и невольно посмотреть за околицу, на замерший лес. Сезон разведки закончился, оставив Даниле прошлогодние надежды, кварцевую жилку с хрусталями, да глухое, тяжёлое чувство неуверенности в завтрашнем дне.
Неудачные года бывали и прежде, но заделие не переводилось ни разу, будь то прикрытая от снега ямка или накопленный для огранки материал. Сейчас всё иначе: слишком много времени было потрачено на ту, обманувшую ожидания, жилу.
Вечером, купив на последние деньги две бутылки водки, Данила пошёл в Кайгородку. На душе было так тоскливо, так мерзко и по-зимнему холодно, что хотелось выть.
В деревнях тогда камнем не многие занимались: деды верха хорошо выбрали, а вниз не всякий и достучаться умел. Оно ведь, не хитрое дело гранит разбирать. В нужном месте разобрать, вот это уметь надо. Но из разведчиков, что Хозяйка дланью своей отметила, только Данила, да Антон остались.
В Южаково, правда, ещё мужики были, но там своя песня пелась, к пришлым с подозрением относились. Оно, вроде, вот – километр всего деревни разделял, а как будто целая вечность. Там всё на Золотухе работали, да на Болоте: богатые копи, такие корниловцам и не вздыхались. От их то камней одна слава осталась – лог, но тот подчистую ещё при царе выбрали, а коренник так и не нашли.
В Кайгородке с камнем тоже не всё гладко было – Тальян, да закопушки безымянные на плохой аметист, вот и все жилы, почитай.
Поэтому Антон с Данилой особняком получились как-то. Ну, знали друг о друге, конечно, но не дружили никогда: камень в тех местах одиночество любит. Редко, кто из стариков кумпанством промышлял, да и то, от безнадёги больше. Не то, что южаковцы, или вон, мурзинские: те, напротив, артелками трудились, по одному редко кто воевал.
В Кайгородке Данила уже на закате объявился, видать, тяжело шёл, медленно. Да и то сказать – где печаль чёрная, там и тяжесть великая.
Постучал к Антону. Хозяин открыл размашисто, от тела дохнуло жаром: по случаю субботнего дня топилась баня.
Антон хмуро вглядывался в гостя, но потом тень узнавания мелькнула на распаренном лице:
-Данила! Ты какими судьбами? Проходи! – и, закрыв ворота, проводил позднего гостя в дом.
Антон улыбался, открыто и широко.
-В баню пойдёшь? – и, получив отрицательный кивок, посерьёзнел - рассказывай тогда!
Данила молча, достал водку, вопросительно посмотрев на хозяина. Антон чуть заметно крякнул и принёс не хитрую закусь: на столе появились солёные рыжики, квашеная капуста и варёная в мундире картошка. Рядом звякнули две стопки.
-Тоха, тут такое дело… - Данила хмурился и никак не мог собраться с мыслями. Просьба у меня к тебе будет.
Он разлил напиток по стопкам:
- За встречу! – и опрокинул свою порцию.
Антон, подозрительно посмотрев на собеседника, тоже выпил до дна: не полагалось тогда по-другому то.
Закусив капустой, Данила продолжил:
-В общем, Тоха, я вокруг да около не любитель хаживать, поэтому скажу сразу. Давай компанействовать.
Ты знаешь ведь, горщик я, да и гранить помалу отец приучил. Всё, что возьмём, не в сырье сдавать будешь – в изделиях. Это, Тоха, много более стоит. Да и работник я не привередливый – даром, что тощий такой. По часу в яме в полную силу роблю, потом только подышать вылажу. Да и это… Год у меня пропащий нынче выдался.
Теперь уже Антон разлил лекарство по рюмкам.
-Так это, Данила… Ты же знаешь, один я работаю. Всю жизнь так-то приучен. Не с руки мне, вроде как, напарника брать.
Данила пожевал губами, поднялся.
-Ладно, стой – вдруг поднял руку хозяин – есть у меня ямка, там одному не шибко сподручно. За зиму её сработаем и разбежимся.
Улыбка Данилы была такой искренней, что Антон только утвердился в правильности принятого решения.
До ночи будущие компаньоны обсуждали детали, рисовали какие-то схемы и карты, балагурили.
Сговорились на работу через неделю, когда земля доброй коркой встанет: иначе ведь, как до ямы добраться? У Притчины она была, рядом с Каменкой. Болота там такие, что и летом не всегда продерёшься, а уж осенью и подавно. Сама жила, правда, на сухом месте попала, как это на Урале водится – на доброй горушке. И жила скажу я вам, аппетитная. Как её деды не узрели, не понятно. Коротковата была, наверное, метров тридцать всего, но широкая, страсть. Пегматит крупный, красный, жирный на ощупь. Смачная жила, одним словом. Такой её и увидел Данила, когда в сумерках добрели они с Антоном до заветной ямы, накрытой, по обыкновению, настилом из сосновой поросли.
Спустились для первого осмотра, когда уж солнце село: да где там было унять начавшийся во всём теле нестерпимый зуд. Странное чувство – как будто потихоньку гореть начинаешь. Только искра не от ног, а от головы бежит, как по фитильку какому. Добежит до груди и – бах!- уже и тело пылает, и душа – никакой водой не залить.
Факел запалили, осмотрелись. Ямка не глубокая была, но основательная: стенки на вскрыше выровнены, дно зачищено, даже клинышек в нужное место вбит – для ориентира, чтоб не забыть порядок, коли подвалит с бортов. А уж мусковита в жиле было – тьма. И пачками, и хлопьями из-под шпата глядел, переливался. Странное дело для этого места, скажу я вам. Правобережье Шиловки не охотно слюдой нашего брата балует….
Данила долго стоял, прикусив губу и всматриваясь в Хозяйкины хитросплетения. Антон сидел на краю и задумчиво смотрел на компаньона: что-то терзало его, не давала покоя постоянно ускользавшая мысль.
Наконец, Данила плюнул в дно, попав в тёмный кварц:
- А ведь ты, Тоха, правильно заходишь! На самое гнездо выйти должны! – и расплылся в улыбке.
Полегчало и Антону: он ведь, до того, ям немного видел, опыта большого не было, хоть и в старших ходил с Данилой. Бился реже, да в одной копи, как правило, или по верхам бегал разведкой.
Ночевать решили в Притчине: там дома хоть и разобраны были, но крыша над головой кое-где сохранилась ещё – чем не приют? До деревни возвращаться уговорились через неделю, от результата независимо. Такие ямы с наскока не берутся, несколько ходок делать надо.
Работали слаженно, как будто всегда в паре трудились, никто искоса не смотрел. Пока один в яме копошится, напарник отвал заколами укрепляет, либо по хозяйству горницкому хлопочет: оно ведь, на передовой красиво только, а тыл кто обеспечивать будет?
Ну, мало-помалу до пяти метров ухнули ямку: копалось легко, гнейс сильно трухлявый был. Да и жила, надо сказать, пирогом лежала, из слоёного теста который. Хорошо по ней клинья шли, как по маслу. В одном месте только мозоли натирали: там, где секущая разрезала этот пирог, словно нож, делая шпат светлее и звонче.
Вечера скрадывались томительно: компаньоны не могли найти общих тем, кроме каменной забавы, да и те разговоры Данила поддерживал раз от раза, чаще просто сидя у огня чернее тучи. Антон не навязывался. Разлив чай, он уходил в дом и подолгу лежал, думая о возлюбленной. И мысли эти поднимались над лесом в прозрачном воздухе, усиливаясь двукратно.
На шестой день Антон, который работал в яме, громко ухнул.
Чего ж его Филином не прозвали-то? – подумал раздраженно Данила, которого в последние дни стало напрягать любое слово, сказанное напарником. Оно, конечно, понятно: притирка дело муторное, нервы на пределе всегда. Но крылось за его поведением что-то, чего и сам Данила предпочитал не видеть. До поры, до времени.
Подойдя к яме, наклонился. По жесту напарника и его белозубой улыбке понял: случилось чудо. У ног Антона зияла коричневой пастью горловина занорыша, а сам он, напевая что-то крамольное, показывал ладони, блестевшие от слюды, осколков кварца и жирной занорышевой глины. Данила, как на крыльях, слетел в копь, глаза лихорадочно горели.
Они стояли, а у их ног притаилась манящей неизвестностью сама мечта.

Продолжение в книге "Живень. Самоцветные байки"

Алёнка

Кто сейчас на конференции